A.Andersen Свой среди чужих (из серии «Pассказы за рюмкой бренди»)

Итак, - начал свою историю Артур, - дело было в начале 80-х, когда советская власть уже шаталась, но заваливаться еще не начала. Именно тогда мне, молодому преподавателю МГУ довелось поехать в Польшу в качестве руководителя летней практики с группой студентов, только что закончивших 4-й курс. Должен сказать, что группа была маленькая и... очень удачно подобравшаяся. Конечно, было там три стукача: зам. руководителя группы (ему положено было), одна студентка и один студент, но все остальные – умные, приятные и практически все даже красивые ребята (очень было удачное сочетание, поскольку даже внешне с ними не стыдно было гулять по европейским улицам): несколько русских, одна еврейка, одна якутка и один грузин. Учитывая некоторую общность интересов и минимальную разницу в возрасте (я был хоть и преподавателем, но даже не молодым, а скорее просто юным), мы как-то очень быстро и хорошо сплотились. А лень зама-стукача и мой статус руководителя, плюс природная способность «прикрывать и покрывать» позволяла нам делать почти все, чего мы тогда хотели: помимо похода по «винярням», просмотра запрещенных в СССР эротических фильмов, посещения стрип-баров, дискотек и проведения ночных оргий с залезанием в окна 3-го этажа, мы активнейшим образом братались с принимавшей нас группой польских студентов и их руководителей-преподавателей, которых мы уже знали, т.к. в начале лета мы принимали их в Союзе. Польские ребята и их руководитель были очень классные и... ярые антисоветчики и антикоммунисты, как тогда было принято среди нормальной польской интеллигенции. Кто знает новейшую историю, знает также, что тогда в Польше шла борьба. На момент нашего приезда она была кое-как притушена карательными мерами, но все понимали и чувствовали, что ненадолго. Но как у нормальных поляков, политические взгляды не мешали личной дружбе, ну а наши ребята были в массе своей достаточно аполитичными и наслаждались свободой, которую я им постарался организовать.

Теперь немного обо мне. Как знают те, кто меня знает, я по выражению Булгаковского Воланда «пожалуй-что немец»– но... на четверть поляк. Причем не только по крови. У меня было несколько родственников польского происхождения, причем не просто родствеников, но родственников любимых. Ну и в младенчестве посчастливилось застать девяносто-с-лишним-летнюю прабабушку-польку, которая хоть и родилась после подавления освободительных восстаний, но была одной из тех восторженных польских девочек из «восточной шляхты», юность которой сформировалась под влиянием ... памяти о «повстаниях», звоне шпор и сабель, четырехугольной красной шапки конфедерата в семейном сундуке, истлевших, простреленных и обожженных повстанческих знамен, еще хранившихся в еще не закрытых костёлах, лозунга «Бог, честь и отчизна!», полузапрещенных романов Сенкевича и прочей сладкой исторической мишуры. Так вот эта самая прабабушка (которая сама прошла через депортацию в Средней Азии) вечерами часто пела у моей детской кроватки «боевые песни повстанцев» (многие из которых правда были написаны много позже самих восстаний) про храбрых, молодых красавцев, которые с «поцелуем единственной девчины на губах» ходили в сабельном строю на москалей и падали под картечью, угасали в сибирских рудниках, но «сдавались только Богу и Смерти»... Вот все это – только для понимания ситуации, в которой я тогда оказался.

Интересно, что впервые попав в Польшу, ваш непокорный слуга почувствовал себя стопроцентно «дома» и среди своих, быстро шлифуя и дополняя накоторое слабое знание польского языка и беря на себя активную роль переводчика. К сведению тех, кто не знает, язык польский не так уж далек от русского. Они взаимопонятны, ну а там, где мне недоставало польских слов, я успешно коверкал на польский манер русские, что сходило за дремучий диалект. Рассказал я о своем происхождении и новым польским друзьям, для которых в этот самый момент стал своим. Ребята начали резко учить меня польскому языку и перестали со мной говорить по-русски, хотя с моими советскими студентами конечно же говорили только на русском, который знали превосходно. В общем – такое вот вступление для передачи идиллии, гармонии и всего прочего... Практика уже заканчивалась, когда вдруг случилось нечто, из-за чего нас даже предварительно вызвали в совковое посольство и строжайше проинструктировали насчет «провокаций» и прочих ожидаемых прелестей. Дело в том, что как раз во время нашего визита в Варшавском Университете была организована пресс-конференция по вопросам связи истории с современностью с участием сотен студентов и профессоров, на которой мне, сирому-бедному, было предписано сесть в президиуме (что я тогда просто ненавидел). Ну.. надо так надо... В ходе пресс-конференции ее организатор и председатель Президиума поставил вопрос в частности о... теперь уже хорошо известном расстреле чекистами тысяч пленных польских офицеров под Катынью в начале Второй Мировой.
	И вот председатель - польский профессор-антикоммунист, говоря об этом расстреле, вдруг поворачивается ко мне и, ухмыляясь, спрашивает: «А что может сказать наш уважаемый советский коллега об этом злодейском убийстве? Кто же все-таки его совершил?» (Опять-таки для тех, кто не знает, - это сейчас Кремль наконец признал ответственность за эту мерзость, а тогда продолжали официально валить это на немцев, а да только никто в Польше этому не верил.) А вот теперь войдите в мое положение: Я – перед микрофоном. На меня смотрят объективы фото- и телекамер, но хрен-бы с камерами! На меня напряженно смотрят кагебешники из советского посольства. На меня смотрят мои студенты. На меня смотрят мои новые польские друзья и среди них – польская девушка, которая мне в тот момент если и не «дороже всего на свете», но... достаточно дорога ... И все ждут, что же я из себя выдавлю. А что мне делать? Нет, серьезно? Что? Да, я втихаря ненавижу коммунизм и Советский Союз. Да, я люблю поляков и я – за них, НО.... я-то здесь в качестве представителя этого самого Советского Союза! Страны чекистов и стукачей, которые могут меня свернуть в бараний рог. Не посадят конечно уже (скорее всего), но... могут превратить остаток жизнив полный ад. Не говоря уж о том, что скверно выглядят «предатели» в глазах кого угодно...
Что делать? А времени на размышление нет. Доли секунды... Я склоняюсь к микрофону и после дежурных приветствий говорю, стараясь не заикаться и не квакать от неуверенности: «Уважаемые коллеги! Я не был в числе тех, кому было поручено расследовать это массовое убийство! Были две международные комиссии – при немцах и после них. Они вынесли свои заключения. Некоторые члены этих комиссий еще живы. Вот их и следовало-бы пригласить сюда и спросить, кто по их мнению это сделал. Я же достаточно уважаю здесь собравшихся, чтобы не позволять себе озвучивать неподтвержденные предположения». Удар отбит. Лицо сохранено, как и лояльность обеим сторонам. Но это - еще не все. Председатель снова ухмыляется, качая головой, и снова обращается ко мне: «Конечно, мы, коллега, Вас понимаем, однако быть может ЯСНЫЙ ПАН скажет нам в таком случае, что он сам-то думает? Ну хотя-бы так: могли-ли советы ЧИСТО ТЕОРЕТИЧЕСКИ осуществить это убийство?» Он торжествует победу... Шашки наголо! Изрубим москалей в капусту! .... Я понимаю его. Он ненавидит ублюдков-коммунистов, генетических рабов – москалей, убивающих военнопленых, калечащих детей, ломающих жизнь целых поклений... И душой я с ним. НО.... для него-то я – москаль. Один из них, пусть и со странной для москаля фамилией... Он должен меня «опустить» - здесь и при всех. Это – идеологическая война. А я? Черт возьми – я за него, но.... За доли секунды смотрю в зал: в боковой ложе потемневшие рожи посольских кагебешников и моего замрука. Они уже думают, что писать обо мне в своем отчете. В зале – мои русские ребята, которые по-моему так и не врубаются в происходящее. Рядом с ними – мои польские друзья.... Они смотрят мне в глаза... Они натянуты как струна... Они ведь понимают, что за страна стоит за мной и что она со мной может сделать. Они поймут мою слабость, но... если я ее сейчас проявлю – я их потеряю. И девочку Янину тоже, которая сейчас среди них смотрит на меня влажными глазами... А я не хочу их терять и падать в их глазах! НО... чтобы не потерять их я тоже должен среди многого прочего иметь право выезда – хотя-бы в Польшу. И право приглашать их к себе.... А вот уж оставить ли мне такие права или нет, это будут решать как раз те самые кагебешные хари в ложе.... Боковым зрением – направо... Мой сосед – руководитель болгарской группы: очень старенький но подтянутый профессор. Он помнит еще Царя Бориса и ВСЕ знает о коммунистах. Но... в его семье принято любить русских – спасителей народа от турок, «болгарская винтовка в русского не стреляет»... Я чувствую, что он ВСЁ ПОНИМАЕТ, и похоже, что ему сейчас страшно за меня. Но что это? Болгарский профессор поднимает руку: «Можно я скажу?» Он бросается мне на выручку, но председатель не дает ему слова: «Нет-нет! Вопрос задан нашему гостю из СССР!» Все это – считанные секунды. Надо отвечать, и я отвечаю: «Пан Профессор! Знаете, тридцать лет назад, на ХХ-м съезде КПСС руководство компартии Советского Союза и его правительство официально сообщили миру, что в период правления Сталина, с которым совпадает и расстрел польских офицеров, были безвинно расстреляны и замучены миллионы... даже десятки миллионов людей. Что еще сверх этого Вы можете хотеть от меня услышать?» Зал апплодирует. Прдседатель объявляет перерыв. Болгарский коллега обеими руками трясет мою руку. Продираясь сквозь толпу к ребятам, сталкиваюсь с одним из посольских кагебешников: «М-лад-дец! – цедит он сквозь оскал, - Хор-рошо ушел! Крас-сиво!»... Польские ребята хлопают меня по плечу, а Янина виснет у мена на шее.... Завершая, могу сказать, что чекисты после этого еще пару раз выпустили меня за границу, а потом, когда железный занавес приподнялся, - я уехал с концами. Мои польские друзья остались моими друзьями по сей день, ну а с Яниной и ее нынешним мужем мы давно дружим семьями. Осталась дружба и с несколькими из моих русских студентов, сложившаяся в ходе той поездки. И до сих пор мы иногда вспоминаем наши совместные безобразия в «братской Польше».

Виктория / февраль, 2006

BACK